Этой осенью Анна Аксфорс побывала на Украине и увидела, что в этой стране война пронизывает поэзию и всю жизнь.
Ранняя осень. На западе Украины в это время еще тепло. Я знала об этом и подготовилась, но даже сами украинцы удивляются нынешней жаре.
Очень тепло. Я нечасто бывала за границей и начинаю понимать, что я из тех, кто боится путешествовать. Боюсь всего — лететь, ехать на поезде, но в этом есть и рациональная сторона. Ведь мы направляемся в страну, где бушует война. Хотя Украина — большая, самая большая страна Европы, если не считать Россию, а по-настоящему опасно только в некоторых районах на востоке.
Я и еще несколько шведских поэтов едем туда, чтобы поучаствовать в переводческом проекте и посетить два поэтических фестиваля — «Меридиан» в Черновцах и Книжную ярмарку во Львове.
В Черновцах нас встречают волонтеры с цветами.
Мы ехали весь день, сейчас полночь, но волонтеры ведут нас в ресторан, потому что в отеле, где мы должны остановиться, ищут бомбу. Нам никто не говорит об этом прямо, но потом все равно все выясняется. Я почти не нервничаю, я знала, что со мной когда-нибудь случится что-то ужасное, и вот, видимо, я умру при взрыве бомбы. Ем авокадо и креветки за 25 крон. Выяснить насчет бомбы не получается: может быть, никто ничего не знает, а может, об этом просто не говорят — во всяком случае, с гостями.
Волонтеры изучают английский, французский или немецкий языки. Как и во многих других странах, на Украине учатся либо те, у кого есть деньги, либо те, чьи оценки на вступительных экзаменах достаточно высоки для стипендии. У всех наших волонтеров — хорошие оценки.
Несколько дней я не могу понять, как относиться к этим двадцатилетним студентам, которые все время стоят у меня за спиной и спрашивают, куда я хочу поехать, и не нужно ли мне чего. Я прошу купить мне тампоны и получаю такие Tampax, которые некоторые называют католическими, потому что при их использовании не приходится трогать свои половые органы.
Много курю, сигареты стоят всего семь крон. Везде ездим на такси, это вообще ничего не стоит. Во всех такси и барах играют кавер-версии американских песен на русском или украинском, как будто Советский Союз и не распадался.
Сидим на тенистой открытой веранде ресторана, прошу лимонов. Палевый бездомный кот приходит и трется о мою ногу.
Чувствую, как от жары и от того, что я могу купить все, что угодно, у меня ум за разум заходит.
Следующим вечером я сижу в номере и лихорадочно пишу, когда кто-то вдруг заходит и объявляет: Sorry, it’s evacuation of the hotel. На этот раз полиция заканчивает обыск за пятнадцать минут. Чувствую беспокойство, но я уже немного привыкла.
В один из дней, когда мы с волонтерами и несколькими поэтами пьем кофе, я спрашиваю, знали ли они кого-то, кто погиб на войне. Вероятно, это грубовато, но мне надо понять, как война повлияла на тех, кто не живет в зоне боевых действий. Все кивают, кто-то начинает плакать. Каждый кого-нибудь потерял. Бои идут только в нескольких районах на востоке Украины, но вся страна находится в состоянии войны. Я пытаюсь представить, каково это — жить здесь, умножая мои иррациональные страхи на сто. Извиняюсь. Поэт Ирина Цилык объясняет:
«Может, это прозвучит странно, но война уже стала обыденностью. Про это не говорят постоянно, но об этом не перестают думать».
Она родилась в 1982 году и всю жизнь прожила в Киеве. Она — еще и кинорежиссер, и ей кажется, что когда мы с коллегой говорим по-шведски, то напоминаем Лив Улльман (Liv Ullmann) и Биби Андерссон (Bibi Andersson) в «Персоне».
«Никогда не думала, что мой маленький сын будет воспринимать войну как нечто нормальное. Я выросла в Советском Союзе, и это было хорошее детство. Война казалась чем-то далеким. Я безумно счастлива, что месяц назад мой муж вернулся с фронта. Его не было целый год. Он — тоже писатель. Его имя — Артем Чех».
Война и ожидание Артема оставили свой отпечаток на поэзии Ирины. Она не стремится писать автобиографические стихи, но война заставляет ее это делать.
«Еще день — и я постираю его форму со всеми следами
усталости, страха, злости, с зелеными пятнами от травы на коленях,
и мы сядем друг напротив друга, на лицах будет пустота,
и я заберу все его воспоминания».
Один из пунктов программы фестиваля — чтение стихов на еврейском кладбище в Черновцах. Во Вторую мировую войну на Украине были убиты более миллиона евреев. Некоторые покоятся здесь. Ирина читает быстро, мрачно, ритмично. Не понимаю значения слов, но чувствую поэзию. Какие-то мужчины перебивают ее, просят держать микрофон, как следует, но она и так держит его правильно, за последние годы она читала стихи сотни раз, в том числе и на фронте. Нигде больше у нее не было таких внимательных слушателей, а один солдат подарил ей пистолетную пулю.
Ее голос вдыхает жизнь в ротонду с осыпающимися кирпичными стенами, он — будто гимн вечности. Мы стоим в священном еврейском здании 1905 года постройки, оно же было и моргом. Снаружи очень тепло, но здесь прохладно.
В соседней комнате растут деревья. На кладбище — около 500 могил и четыре массовых захоронения, и среди них бегают маленькие бездомные щенки, совсем недавно пришедшие в этот мир. Я глажу их, хотя и не стоит так делать, и замечаю, как им это нравится, насколько они предназначены для того, чтобы быть рядом с людьми.
В «Чернобыльской молитве» лауреат Нобелевской премии Светлана Алексиевич пишет об украинских и белорусских деревнях, зараженных радиацией. Люди оттуда ушли, и их захватили природа, животные. В рассказе вернувшейся в свой дом Зинаиды Яковлевны Коваленки есть такие слова: «Бывает, что сороки у меня яйца из сарая тягают. Все равно не гоню. У нас теперь у всех одна беда. Никого не гоню!»
Те места, захваченные зверями и природой, — это самая суть Украины: всеми забытые, но живые.
Кажется, поэт Андрей Любка устал от войны, война преследует его и докучает ему. Он родился в 1987 году и немного похож на парней со Стуреплан. Если такие поэты, как Ирина и ее муж, скорее интересуются жизнью украинцев, то Андрей смотрит прочь, на запад. Он не хочет идти в армию, а вместо этого старается больше ездить по приглашениям для писателей. Если хочешь выпускать книги, то нужно время, чтобы писать.
«Среди украинских писателей у многих появилась потребность пойти в армию и потом описать свой опыт в духе Хемингуэя. Но на самом деле… это совсем не то место, где приятно провести время».
Он вдохновляется американскими битниками и стремится ввести в украинскую поэзию черты городской жизни. Его злит, что в советские времена не смогли построить нормальную инфраструктуру. Церкви стоят, а железных дорог нет.
«Вы здесь можете увидеть красивые здания, ведь некоторые люди богаты, но вообще это бедная страна. Я бы хотел, чтобы в поезде можно было сходить в туалет не через открытую дверь вагона».
Его произведения носят названия вроде «Спать с женщиной» и «Женщина, которая бреет ноги в твоей ванной». Наверное, это весьма прогрессивно в стране, где после советских запретов религия наконец взяла реванш, и теперь ее позиции относительно сильны. Спрашиваю, не означает ли обращение к темам секса, любви, женского тела литературное освобождение.
«Мне не кажется, что я пишу о сексе. Я могу использовать слово „секс“, но оно символизирует нечто иное. Я пишу не о сексе. Наоборот, я пишу о любви».
Но и в его стихах между строк проступают история и современность страны.
«Вам двоим не суждено быть вместе,
Ты говоришь себе: „Так будет лучше“.
В моменты внезапной нежности говоришь,
Что, по-твоему, у них нет ядерного оружия,
Никакого ядерного оружия. И чувствуешь себя придурком».
На улице к нам подходят несколько девушек, они хотят сфотографироваться с Андреем. Вдруг он протягивает мне небольшой мешочек из ткани и мимоходом произносит: «Это тебе». Сжимаю мешочек, появляется запах, похожий на парфюм Axe. Это в честь нашего сотрудничества по переводу стихов. Мне очень приятно.
Следующим вечером мы с Ириной сидим в Vapiano (на Украине это кафе считается более эксклюзивным местом, чем в Швеции, их здесь всего два).
«Мы разделились на два параллельных мира. Одни прячутся от войны, но она так или иначе находит их и забирает. Я понимаю тех, кто ведет себя, будто ничего не происходит, я тоже хочу ничего этого не видеть, я очень устала. Но мы должны писать. Мы так быстро меняемся, а надо понять, что происходит. Поэзия — подходящая форма. Здесь и сейчас. И литература меняется так же быстро. Язык меняется, появляются новые слова, которые казались мертвыми, но теперь опять ожили. Символика слова меняется».
Напоследок не могу не спросить: чего украинцы ждут от Европы? У Ирины не получается ответить на этот вопрос, но в конце концов она находит подходящие слова:
«Нам очень одиноко».
