Далеко не три года случается иногда ждать обещанного от популярного писателя Юрия Андруховича. Популярного в первую очередь своими романами, коих и жаждет обыватель. А чего еще ждать от писателя? Не занимательного же краеведения, представленного в новом сборнике нашего автора под названием «Лексикон інтимних міст». Предпоследняя книжка, изданная им «вместо романа», вышла четыре года назад. Ее предшественница (собственно, роман), спустя девять лет после предыдущей, и еще один — семь лет до того.
Короче, запутанная и грустная арифметика. Пустоты заполнялись сборниками эссе, газетных колонок и прочей публицистикой. На этот раз перед нами собрание пестрых географических глав, посвященных городам, в которых бывал, или не бывал, но мечтает побывать наш истощенный нарзаном славы автор. Америка, Европа и даже невиданный град Цюрупинск. Короче, города, города, города. А где же люди, спросите вы?
С одной стороны, сильно изогнувшись в сторону метагеографии и разбавив ее геопоэтикой, можно сказать, что само пространство — герой очередного не-художественного произведения Юрия Андруховича. Ведь рифмовали уже версты иные писатели — то ли с гением места, как Петр Вайль, то ли с местной бакалеей, как Игорь Померанцев, то ли вовсе с подобным «интимом», как Владимир Сорокин в «Эросе Москвы». Автор «Лексикону інтимних міст» оперирует чистой, не размазанной по сюжетной тарелке рифмой, то есть, путешествуя по ста одиннадцати городам, об этих самых городах и пишет. Дешево и сердито. По гривне за город, как заметил один умник из очереди за этой самой книжкой ценою в сто одиннадцать гривен.
Кстати, о деньгах. Точнее, о сегодняшних литературных жанрах. На презентации своего «Лексикона» Андрухович рассказал об одном немецком писателе, которому тоже писать некогда, и который живет в полуреальном мире. Вечером — выступление, автографы, банкет и отель. Утром — вокзал и то же меню трудового дня. Выгода в том, что и отели хорошие, и кормят неплохо, и вагоны далеко не плацкартные. И даже гонорары при таком раскладе не особо важны. Одна лишь проблема: через месяц, выглядывая в гостиничное окно, уже не отличишь Цюрих от Цурюпинска, а ведь для писателя, утверждает Андрухович, важно помнить детали. Ну, хотя бы разницу между отелями. С одной стороны, как писал Довлатов, если с утра не различить пейзаж за окном, то пора завязывать с журналистикой. Да и одежда, как подсказывает Илья Стогов, если ее не менять две недели, начинает окрашивать туристическое тело писателя.
Вот и самого автора «Лексикона» спросят, бывало, в интервью, чьего поля ягода, и чьих вы вообще будете, а то злые языке утверждают, что давно на подсосе у немцев Родину за бугром продаете, а он — шмыг в геополитические кусты. Говорит, езжу часто и далеко — это да, а живу по-прежнему, хоть и недолго, но у себя дома, в родном Ивано-Франковске. На центральной, добавим, улице имени Тараса Шевченко, ранее — Липовой, после имени Ленина, Сталина и, ясное дело, Гитлера. «Це моя територія, це мій підозрюваний і зневажуваний світ, — замахивается на гостей Андрухович в давнишнем эссе «Моя остання територія», — це я сам, але в мене немає іншого виходу, як тільки боронити цей шматок, цей клапоть, ці клапті, що розлазяться навсібіч».
С другой стороны, ветхими клочьями географической карты странствий тело текста не прикрыть, и относительно «Лексикону інтимних міст» можно предложить следующий вариант объяснения подобного казуса. В тройке своих всамделишных романов — «Московіада», «Рекреації» и «Перверзія» — Юрий Андрухович тоже живописал города (соответственно, Москву, Чертополь и Мюнхен), но это было художественное описание в рамках сюжета и пересказываемой на университетских семинарах фабулы. Если бы это была не художественная проза, то она не имела бы последователей, причем даже в кругу ближайших коллег автора. Так, имитация «Московіади» была предпринята в «Досвіді коронації» Константина Москальца (его героиня Оттла зеркально отражала Отто, героя «Московіади»), а роман Олександра Ирванца «Рівне/Ровно», по сути, был продолжением «Рекреацій» (путч, описанный у Андруховича, имел здесь логическое развитие).
И ведь правда, романный мир, созданный нашим автором — то ли на основе «Москвы–Петушков» Венедикта Ерофеева, как в «Московіаді», то ли в контексте личного туризма, как в «Перверзії» — грех было не унаследовать. Именная фантасмагория, перекочевавшая из поэзии Андруховича (влюбленного в Богдана-Игоря Антоныча и американских битников) в его прозу, каких только чудовищ, погруженных в сон разума, не порождала! Поставив перед собой задачу каталогизации мира, Юрий Андрухович выполнил ее давно и надежно, занявшись унылым собиранием концептов, а не написанием художественных текстов. Отказ от премий, письма к власти, создание чего угодно, «замість роману», как в случае с автобиографией «Таємниця» — далеко не полный список его полезных дел за последнее время. Теперь вот — энциклопедия городов, имитация прозы и заигрывание с читателем. А все почему? Здесь, как всегда, без ста грамм не разберешься, и, помнится, в «Застольных беседах» Оскар Уайльд предсказывал судьбу нашего автора. Герою одной из его притч, рассказывающему односельчанам небылицы о кентаврах, фавнах и русалках, увиденных им то на берегу, то в лесу, внезапно надоело врать. Казалось бы, и народ его обожал, словно Андруховича, и сам он, словно вышеупомянутые апологеты нашего автора, стал не то что верить в свои фантазии, а реально видеть их на опушке бытия, куда ходил по грибы. И горько стало Мальчишу, и даже повстречавшиеся по дороге домой кентавр под ручку с фавном, волочащим по берегу русалку, не узнали его страшно военной тайны. А когда собрались по привычке вокруг него соседи, почтальоны и продавцы раков, чтобы послушать свежих новостей — мол, расскажи нам, что ты видел сегодня? — то отвечал им Мальчиш: «Сегодня я ничего не видел». И вполне может быть, что Андруховичу, навидавшемуся видов в заморских портах, тоже уже нечего сказать читателю, а самим им, проклятым, вовек не догадаться. И погиб Мальчиш. То есть, конечно, не Мальчиш, а мир его искусства. «О нем-то и надо говорить, — вставая из-за стола, заканчивал свой рассказ Уайльд, — иначе мир этот перестанет существовать». Даже заключенный в лексикон интимных отношений с ландшафтом.
